Я никогда не иду по проторенным дорогам. Загребая ботинками снег, утопая в сугробах по голень, порой по колено, туда, куда несет нетвердой походкой. С яростью белый пиная, вдыхая дым и воздух стеклянный, рыча, сожалея о том, что силы наши не равны. Что руки мои худощавы, а нервы так нестабильны. Что я улыбаюсь даже на гране, хотя не смешно мне и даже противно.
Кругами, как пленка вокруг старой бобины, хожу я по парку, по старому, доброму другу, прижимаясь к нему всё плотнее, закрывая глаза, пряча руки в карманах его обогретых. А после, закинув голову к небу, подставляя лицо неспешным смертникам белым, пытаюсь замерзнуть. Чтоб в сон холодный, как в книжках, чтоб на лет двадцать, чтоб мимо и без меня время шагало угрюмо.
А после, устав, прекратив трепыхаться, чужими следами назад возвращаться. Шаг человека, годами идущего впопыхах и в потемках, а вот чуть поменьше, возможно, ребенка. Он светлый и смелый, куда более четкий. Но тебя всё еще рвет, ты молчишь, но глухо внутрь себя ты бранью кричишь. Ты бранью шагаешь, и вот позади тебя всё слова возникают.